История сантехника, открывшего первый на Колыме музей репрессий
https://dv.land/spec/plennik-pamyati?fbclid=IwAR16WBFmqoPR6oEPP8yFOcAIWaw3cQxlxj_Nba8RT5tbfkm4clCMGQUJDvA
Иван Паникаров приехал на Колыму работать слесарем-сантехником, а стал историком и основателем первого музея, посвящённого теме репрессий и «Дальстроя» в Магаданской области. Его музей ютится в маленькой квартирке на задворках посёлка, но содержит тысячи экспонатов, некоторые из которых выставлялись в Москве и Париже. Специальный корреспондент DV побывал в гостях у историка и узнал, каково это — больше 30 лет быть в плену у трагического прошлого Колымы.
Занесённые снегом улицы, хоккейные коробки, утопающие в сугробах, малоэтажные дома, Ленин у ДК и строящаяся типовая церковь, старые праворульные «тойоты» и объявления о скупке мамонтовых бивней. Ягодное — небольшой посёлок в 330 км к северо-востоку от Магадана, во времена «Дальстроя» в этом районе были десятки лагерей, многие из которых известны по роману Евгении Гинзбург «Крутой маршрут». Сейчас о тех событиях в самом Ягодном и вокруг него ничего не напоминает — обычный российский северный посёлок, каких десятки.
Музей «Память Колымы» находится на окраине, рядом огромная котельная и целое поле контейнеров, используемых в качестве гаражей. Обычная панелька, неказистый подъезд, захожу на первый этаж, и небольшой, плотный мужчина открывает мне дверь в квартиру.
Ивану Паникарову 64 года, он встречает меня в рубашке и домашних трениках, улыбается, сверкая своими металлическими зубами, и приглашает в музей — она же самая большая комната в доме. «Это двадцатая часть всего, что у меня есть, ещё гараж полный и тут, за дверью», — рассказывает он, показывая комнату, плотно заставленную экспонатами.
У Паникарова серые глаза и мягкое южное «г», которое он привёз с собой из Ростовской области. Он приехал на Колыму в 1982 году на работу слесарем-сантехником, но вместо длинного рубля и романтики Севера нашёл здесь новую судьбу, а из сантехника превратился в историка, журналиста, публициста и человека, помогающего родственникам репрессированных узнать правду о своих близких.
— У меня в семье никто не пострадал, но за столько лет это уже стало смыслом моей жизни, и я, грешным делом, думаю сейчас, что неспроста это, что, видимо, есть кто-то наверху и он меня надоумил на это, — рассуждает вслух Паникаров, ведь всё началось для него совершенно случайно.
В 1981 году будущий основатель музея попадает на прииск недалеко от Ягодного и поселяется в общежитии, вместе с престарелым москвичом, прошедшим через лагеря. От него и его друга Паникаров слышит свои первые лагерные истории: «В восьмидесятых было ещё много таких людей, на Горьком (прииск, где работал Паникаров — Ф. В.-А.) я про шесть-семь человек знал, что они сидели, но никто из них со мной не разговаривал, не принято было тогда. С дядей Петей только получалось, но и то под этим делом», — говорит историк, изображая поднятую рюмку.
В историях дяди Пети, о котором говорит Паникаров, была и работа на Беломорканале, и побег во время войны, и драки с блатными (высшая каста в лагерной иерархии среди заключённых). Эти истории, конечно же, зародили в Паникарове интерес к колымскому прошлому, но останки самих лагерей находились не близко, а других бывших зэков, готовых поделиться своим прошлым, не находилось. Всё изменилось лишь в годы перестройки, когда Иван переехал в Ягодное, а журналист местной газеты, порывшись в архивах, опубликовал список из ста реабилитированных.
— Там были указаны места их рождения, статья и краткая информация. Я недолго думая взял и написал штук сорок писем по старым адресам. Писал только в сельскую местность, думал, что в небольшом населённом пункте люди все друг друга знают, помнят, — рассказывает Паникаров.
Иван просил рассказать об этих людях или хотя бы сообщить адрес родственников, он не был уверен в успехе. Спустя какое-то время ему стали приходить письма. Сначала ответила вдова одного из бывших заключённых: прислала фотографию и пару строк о муже, потом пошли письма с воспоминаниями от тех, кто сам прошёл через колымские лагеря. Писали отовсюду — с Украины, из Средней Азии, Польши, Израиля.
Ежедневно он получал по два-три письма и сам стал писать по всё новым и новым адресам, а чтобы облегчить себе доступ к документам, зарегистрировал общественную организацию, которую назвал «Общество поиска незаконно репрессированных».
Я спрашиваю, зачем ему нужно было тратить столько сил и времени на то, чтобы этим заниматься.
— Главное — родственников найти и сообщить им. Я многих разыскал, по крайней мере, человек 30 по моим заявлениям были реабилитированы и больше ста человек из родственников узнали о своих близких. Эта была главная цель, — тут историк делает небольшую паузу и тихо добавляет: — И попутная — как-то увековечить их память, что ли.
Постепенно его деятельность стала достаточно известной, и теперь не только сам Паникаров стал искать родственников бывших зэков, но и родственники обращались к нему с просьбой порыться в архивах, а иногда с просьбой о помощи писали и госучреждения.
— Приходит мне из Магадана письмо от Веры Брусарской: мол, просим оказать помощь в поиске родственника. УВД просит магаданское — она к ним, а они ко мне. Брусарская ни мать, ни отца не помнила, они умерли, а удочерил её охранник в лагере. Она росла у них и лет в 15 случайно нашла документ об удочерении, а когда выросла, стала искать информацию о родителях. Про мать она знала, а про отца удалось найти лишь фамилию: Пыхтин.
Паникаров, естественно, взялся за дело, навёл справки, написал письма и в итоге нашёл не только информацию про самого Пыхтина, но и другую его дочь, ту, что родилась ещё до ареста. Так две сестры, никогда не видевшие и не знавшие ничего друг о друге, начали длительную переписку через Паникарова. По его словам, они так никогда и не встретились — помешал распад Советского Союза, но Брусарская наконец смогла узнать, кем был её отец, и даже получила от своей сестры несколько его фотографий.
Подобных историй у Паникарова много, за годы работы он собрал целый архив человеческих судеб. Некоторые из них он публиковал в виде книг и в своей газете, некоторые висят в распечатанном виде на стенах музея, остальные хранятся на многочисленных флешках и в большой коробке из-под китайских яблок. На ней так и написано: «Люди, Судьбы». Паникаров рассказывает, что в его планах уже давно публикация многотомника о судьбах заключённых, прошедших через Колыму, но он всё никак не может приступить, ведь его коробки и папки до сих пор пополняются новыми историями — родственники заключённых пишут ему по сей день.
Музей Паникарова не вмещает скопившийся у него объём экспонатов и материалов. Узкий полутёмный коридор, ведущий в музей, забит документами и старыми газетами, к шкафу прикреплена карта Магаданской области, аккуратно изрисованная вручную. На ней маленькие точки и названия — Эльген, Известковый, Джелгала, Таскан. Многие из них на слуху, некоторые известны лишь узкому кругу специалистов-историков — это карта лагерей, находившихся на территории Магаданской области, её составил сам Паникаров, и во многих из них он побывал лично.
Комнату музея нельзя назвать большой, тем более что в ней ютятся не только экспонаты, это ещё и рабочий кабинет, и каждый сантиметр пространства использован по делу. У компьютера и рабочего стола стеллажи, забитые папками с документами, распечатками, газетными вырезками. Над стеллажом с одиноко стоящим бюстиком Че Гевары биографии узников колымских лагерей.
Например, прямо за головой команданте — Моисей Фрид, молодой курчавый парень с лицом боксёра и взглядом, полным одновременно ненависти и испуга. «Арестован в 1936 году, работал на золотодобыче, лесоповале… Будучи заключённым Дальстроя, приговорён тройкой НКВД 14 сентября 1937 года по ст. контрреволюционная деятельность к высшей мере наказания. Расстрелян 25 октября 1937 года, реабилитирован 27 октября 1958 года», — гласит табличка.
Рядом с биографиями длинные деревянные доски с прикреплёнными к ним предметами лагерного быта — самодельные ножи, кайло (кирка, основной инструмент зэков на золотодобыче — Ф. В.-А.), замки, штык-нож, наручники, инструменты, цепи, табличка с надписью «Запретная зона». Рядом с окном, на гвоздях, висит настоящая одежда заключённых. Рукавицы, куртки, колючая шерсть, пропитанная пылью времени, издалека похожа на одежду дедушки, забытую где-нибудь на даче. Тут же и ржавая решётка посреди окна, сквозь которую можно посмотреть на заснеженное Ягодное и на секунду ощутить себя в неволе.
На стенах портреты, многие из которых авторства заключённых: Отелло, написанный на обратной стороне мешка из-под картошки, Берия, выглядывающий из угла комнаты, и Сталин рядом с трубой отопления, ведущей к декоративному потолку. У каждого экспоната своя особая история, везде аккуратно расписано, что это за предмет и как он попал в коллекцию. Часто можно встретить надпись с именем человека, который передал его Паникарову, иногда это знакомые, часто старатели, которые вместе с золотом находят останки прошлого.
Многие предметы лагерного быта нашёл сам Паникаров, на его счету десятки экспедиций в лагеря, некоторые из которых настолько труднодоступные, что добираться туда приходилось по несколько дней на специально подготовленных внедорожниках, а цена поездки превышала несколько сотен тысяч рублей.
— В этом году планируем экспедицию за 1600 км, никто там не бывал, — рассказывает историк и то ли всерьёз, то ли в шутку говорит, что не знает вернётся ли из своей поездки. — Глухомань настоящая.
Первый экспонат появился в коллекции Паникарова ещё в 1989 году, тогда ему вместе с журналистом «Северной правды» удалось попасть в лагерь «Кинжал», в 20 км от посёлка Оротукан. Поначалу Паникаров хранил свои экспонаты в старой однокомнатной квартире.
— Жена ворчала, конечно, но потом мы купили квартиру побольше, — смеясь, рассказывает Иван.
Официально свой музей историк открыл в 1994 году в День памяти жертв политических репрессий, с тех пор он неоднократно пытался найти для своих нужд помещение побольше, но из власти никто не шёл навстречу.
Паникаров встаёт и, покопавшись немного в коридоре, протягивает мне небольшую газету под названием «Чудная планета». На обложке вышка из лагеря «Днепровский», внутри истории заключённых, приказы «Дальстроя» и даже несколько анекдотов. Он обращает моё внимание на последнюю страницу, где большими буквами написано: «Выпускается при поддержке посольства Королевства Нидерландов». Паникаров громко смеётся и рассказывает, что, когда подарил её сотруднику местной администрации, у него спрашивали, как это его ещё не посадили.
Историк вот уже больше 25 лет занимается довольно дорогостоящей деятельностью: ставит памятники, хоронит останки, выпускает газеты и книги с воспоминаниями, ездит в экспедиции. Иногда ему удаётся получить поддержку друзей, старателей или предпринимателей, которые интересуются темой лагерей, но чаще всего его выручают гранты.
Их Паникаров научился выигрывать, кажется, везде, и его самого это забавляет.
— И Сороса, и Макартура выигрывал, и у Березовского Фонд гражданских свобод был. Я и не знал, что он его, а когда получил деньги, то ко мне из ФСБ пришли. Потом, правда, по рукам ударили, вышел закон об иностранных агентах, но я и тут не стал унывать — у Потанина выиграл, у Зимина, недавно вот и президентский грант получил.
Об этом он говорит таким тоном, будто на последних минутах выцарапал победу в сложном футбольном матче.
Сейчас Паникаров живёт один в двухкомнатной квартире, купленной на свои деньги, жена переехала в Магадан, а он не может последовать за ней. Историк стал невольным пленником своего же музея, но он не унывает, вместо этого строит планы на будущее.
— Ризограф прикупил, экспедиция будет, сейчас вот книгу делаю срочно и газету буду выпускать опять — весь как проклятый.
Иван Паникаров приехал на Колыму работать слесарем-сантехником, а стал историком и основателем первого музея, посвящённого теме репрессий и «Дальстроя» в Магаданской области. Его музей ютится в маленькой квартирке на задворках посёлка, но содержит тысячи экспонатов, некоторые из которых выставлялись в Москве и Париже. Специальный корреспондент DV побывал в гостях у историка и узнал, каково это — больше 30 лет быть в плену у трагического прошлого Колымы.
Занесённые снегом улицы, хоккейные коробки, утопающие в сугробах, малоэтажные дома, Ленин у ДК и строящаяся типовая церковь, старые праворульные «тойоты» и объявления о скупке мамонтовых бивней. Ягодное — небольшой посёлок в 330 км к северо-востоку от Магадана, во времена «Дальстроя» в этом районе были десятки лагерей, многие из которых известны по роману Евгении Гинзбург «Крутой маршрут». Сейчас о тех событиях в самом Ягодном и вокруг него ничего не напоминает — обычный российский северный посёлок, каких десятки.
Музей «Память Колымы» находится на окраине, рядом огромная котельная и целое поле контейнеров, используемых в качестве гаражей. Обычная панелька, неказистый подъезд, захожу на первый этаж, и небольшой, плотный мужчина открывает мне дверь в квартиру.
Ивану Паникарову 64 года, он встречает меня в рубашке и домашних трениках, улыбается, сверкая своими металлическими зубами, и приглашает в музей — она же самая большая комната в доме. «Это двадцатая часть всего, что у меня есть, ещё гараж полный и тут, за дверью», — рассказывает он, показывая комнату, плотно заставленную экспонатами.
У Паникарова серые глаза и мягкое южное «г», которое он привёз с собой из Ростовской области. Он приехал на Колыму в 1982 году на работу слесарем-сантехником, но вместо длинного рубля и романтики Севера нашёл здесь новую судьбу, а из сантехника превратился в историка, журналиста, публициста и человека, помогающего родственникам репрессированных узнать правду о своих близких.
— У меня в семье никто не пострадал, но за столько лет это уже стало смыслом моей жизни, и я, грешным делом, думаю сейчас, что неспроста это, что, видимо, есть кто-то наверху и он меня надоумил на это, — рассуждает вслух Паникаров, ведь всё началось для него совершенно случайно.
В 1981 году будущий основатель музея попадает на прииск недалеко от Ягодного и поселяется в общежитии, вместе с престарелым москвичом, прошедшим через лагеря. От него и его друга Паникаров слышит свои первые лагерные истории: «В восьмидесятых было ещё много таких людей, на Горьком (прииск, где работал Паникаров — Ф. В.-А.) я про шесть-семь человек знал, что они сидели, но никто из них со мной не разговаривал, не принято было тогда. С дядей Петей только получалось, но и то под этим делом», — говорит историк, изображая поднятую рюмку.
В историях дяди Пети, о котором говорит Паникаров, была и работа на Беломорканале, и побег во время войны, и драки с блатными (высшая каста в лагерной иерархии среди заключённых). Эти истории, конечно же, зародили в Паникарове интерес к колымскому прошлому, но останки самих лагерей находились не близко, а других бывших зэков, готовых поделиться своим прошлым, не находилось. Всё изменилось лишь в годы перестройки, когда Иван переехал в Ягодное, а журналист местной газеты, порывшись в архивах, опубликовал список из ста реабилитированных.
— Там были указаны места их рождения, статья и краткая информация. Я недолго думая взял и написал штук сорок писем по старым адресам. Писал только в сельскую местность, думал, что в небольшом населённом пункте люди все друг друга знают, помнят, — рассказывает Паникаров.
Иван просил рассказать об этих людях или хотя бы сообщить адрес родственников, он не был уверен в успехе. Спустя какое-то время ему стали приходить письма. Сначала ответила вдова одного из бывших заключённых: прислала фотографию и пару строк о муже, потом пошли письма с воспоминаниями от тех, кто сам прошёл через колымские лагеря. Писали отовсюду — с Украины, из Средней Азии, Польши, Израиля.
Ежедневно он получал по два-три письма и сам стал писать по всё новым и новым адресам, а чтобы облегчить себе доступ к документам, зарегистрировал общественную организацию, которую назвал «Общество поиска незаконно репрессированных».
Я спрашиваю, зачем ему нужно было тратить столько сил и времени на то, чтобы этим заниматься.
— Главное — родственников найти и сообщить им. Я многих разыскал, по крайней мере, человек 30 по моим заявлениям были реабилитированы и больше ста человек из родственников узнали о своих близких. Эта была главная цель, — тут историк делает небольшую паузу и тихо добавляет: — И попутная — как-то увековечить их память, что ли.
Постепенно его деятельность стала достаточно известной, и теперь не только сам Паникаров стал искать родственников бывших зэков, но и родственники обращались к нему с просьбой порыться в архивах, а иногда с просьбой о помощи писали и госучреждения.
— Приходит мне из Магадана письмо от Веры Брусарской: мол, просим оказать помощь в поиске родственника. УВД просит магаданское — она к ним, а они ко мне. Брусарская ни мать, ни отца не помнила, они умерли, а удочерил её охранник в лагере. Она росла у них и лет в 15 случайно нашла документ об удочерении, а когда выросла, стала искать информацию о родителях. Про мать она знала, а про отца удалось найти лишь фамилию: Пыхтин.
Паникаров, естественно, взялся за дело, навёл справки, написал письма и в итоге нашёл не только информацию про самого Пыхтина, но и другую его дочь, ту, что родилась ещё до ареста. Так две сестры, никогда не видевшие и не знавшие ничего друг о друге, начали длительную переписку через Паникарова. По его словам, они так никогда и не встретились — помешал распад Советского Союза, но Брусарская наконец смогла узнать, кем был её отец, и даже получила от своей сестры несколько его фотографий.
Подобных историй у Паникарова много, за годы работы он собрал целый архив человеческих судеб. Некоторые из них он публиковал в виде книг и в своей газете, некоторые висят в распечатанном виде на стенах музея, остальные хранятся на многочисленных флешках и в большой коробке из-под китайских яблок. На ней так и написано: «Люди, Судьбы». Паникаров рассказывает, что в его планах уже давно публикация многотомника о судьбах заключённых, прошедших через Колыму, но он всё никак не может приступить, ведь его коробки и папки до сих пор пополняются новыми историями — родственники заключённых пишут ему по сей день.
Музей Паникарова не вмещает скопившийся у него объём экспонатов и материалов. Узкий полутёмный коридор, ведущий в музей, забит документами и старыми газетами, к шкафу прикреплена карта Магаданской области, аккуратно изрисованная вручную. На ней маленькие точки и названия — Эльген, Известковый, Джелгала, Таскан. Многие из них на слуху, некоторые известны лишь узкому кругу специалистов-историков — это карта лагерей, находившихся на территории Магаданской области, её составил сам Паникаров, и во многих из них он побывал лично.
Комнату музея нельзя назвать большой, тем более что в ней ютятся не только экспонаты, это ещё и рабочий кабинет, и каждый сантиметр пространства использован по делу. У компьютера и рабочего стола стеллажи, забитые папками с документами, распечатками, газетными вырезками. Над стеллажом с одиноко стоящим бюстиком Че Гевары биографии узников колымских лагерей.
Например, прямо за головой команданте — Моисей Фрид, молодой курчавый парень с лицом боксёра и взглядом, полным одновременно ненависти и испуга. «Арестован в 1936 году, работал на золотодобыче, лесоповале… Будучи заключённым Дальстроя, приговорён тройкой НКВД 14 сентября 1937 года по ст. контрреволюционная деятельность к высшей мере наказания. Расстрелян 25 октября 1937 года, реабилитирован 27 октября 1958 года», — гласит табличка.
Рядом с биографиями длинные деревянные доски с прикреплёнными к ним предметами лагерного быта — самодельные ножи, кайло (кирка, основной инструмент зэков на золотодобыче — Ф. В.-А.), замки, штык-нож, наручники, инструменты, цепи, табличка с надписью «Запретная зона». Рядом с окном, на гвоздях, висит настоящая одежда заключённых. Рукавицы, куртки, колючая шерсть, пропитанная пылью времени, издалека похожа на одежду дедушки, забытую где-нибудь на даче. Тут же и ржавая решётка посреди окна, сквозь которую можно посмотреть на заснеженное Ягодное и на секунду ощутить себя в неволе.
На стенах портреты, многие из которых авторства заключённых: Отелло, написанный на обратной стороне мешка из-под картошки, Берия, выглядывающий из угла комнаты, и Сталин рядом с трубой отопления, ведущей к декоративному потолку. У каждого экспоната своя особая история, везде аккуратно расписано, что это за предмет и как он попал в коллекцию. Часто можно встретить надпись с именем человека, который передал его Паникарову, иногда это знакомые, часто старатели, которые вместе с золотом находят останки прошлого.
Многие предметы лагерного быта нашёл сам Паникаров, на его счету десятки экспедиций в лагеря, некоторые из которых настолько труднодоступные, что добираться туда приходилось по несколько дней на специально подготовленных внедорожниках, а цена поездки превышала несколько сотен тысяч рублей.
— В этом году планируем экспедицию за 1600 км, никто там не бывал, — рассказывает историк и то ли всерьёз, то ли в шутку говорит, что не знает вернётся ли из своей поездки. — Глухомань настоящая.
Первый экспонат появился в коллекции Паникарова ещё в 1989 году, тогда ему вместе с журналистом «Северной правды» удалось попасть в лагерь «Кинжал», в 20 км от посёлка Оротукан. Поначалу Паникаров хранил свои экспонаты в старой однокомнатной квартире.
— Жена ворчала, конечно, но потом мы купили квартиру побольше, — смеясь, рассказывает Иван.
Официально свой музей историк открыл в 1994 году в День памяти жертв политических репрессий, с тех пор он неоднократно пытался найти для своих нужд помещение побольше, но из власти никто не шёл навстречу.
Паникаров встаёт и, покопавшись немного в коридоре, протягивает мне небольшую газету под названием «Чудная планета». На обложке вышка из лагеря «Днепровский», внутри истории заключённых, приказы «Дальстроя» и даже несколько анекдотов. Он обращает моё внимание на последнюю страницу, где большими буквами написано: «Выпускается при поддержке посольства Королевства Нидерландов». Паникаров громко смеётся и рассказывает, что, когда подарил её сотруднику местной администрации, у него спрашивали, как это его ещё не посадили.
Историк вот уже больше 25 лет занимается довольно дорогостоящей деятельностью: ставит памятники, хоронит останки, выпускает газеты и книги с воспоминаниями, ездит в экспедиции. Иногда ему удаётся получить поддержку друзей, старателей или предпринимателей, которые интересуются темой лагерей, но чаще всего его выручают гранты.
Их Паникаров научился выигрывать, кажется, везде, и его самого это забавляет.
— И Сороса, и Макартура выигрывал, и у Березовского Фонд гражданских свобод был. Я и не знал, что он его, а когда получил деньги, то ко мне из ФСБ пришли. Потом, правда, по рукам ударили, вышел закон об иностранных агентах, но я и тут не стал унывать — у Потанина выиграл, у Зимина, недавно вот и президентский грант получил.
Об этом он говорит таким тоном, будто на последних минутах выцарапал победу в сложном футбольном матче.
Сейчас Паникаров живёт один в двухкомнатной квартире, купленной на свои деньги, жена переехала в Магадан, а он не может последовать за ней. Историк стал невольным пленником своего же музея, но он не унывает, вместо этого строит планы на будущее.
— Ризограф прикупил, экспедиция будет, сейчас вот книгу делаю срочно и газету буду выпускать опять — весь как проклятый.